Книги и библиотеки

Альваро, К. Творцы потопа. Поездка в Россию / Коррадо Альваро ; перевод с итальянского А. Махова ; предисл. Франческо Барбаро. — М. : Книжное обозрение, 2003. – 224 с.

«У нас была история не хуже и не лучше, чем у других народов», — эти слова Д. С. Лихачева очень меня поддерживают, когда с этой самой русской историей, да и с современностью, сталкиваюсь.
Вчера Малый драматический театр (Санкт-Петербург) показал в Екатеринбурге знаменитый свой спектакль «Братья и сестры» по роману Ф. А. Абрамова. Была война, мужчины сражались и женщины их ждали, и, надрываясь, работали, растили детей, рубили лес, сеяли хлеб, мечтая, что наступит мир, они наедятся хлеба, дождутся мужчин, и «через пятнадцать лет будет коммунизм». Можно ли списать только на войну тяготы послевоенной жизни? И почему так часто, и тогда, и вновь и вновь, читаешь и слышишь, как кто-то, чиновник ли, священник, крестьянин ли, говорит: зачем мне думать, пусть другие думают (или, в зависимости от роли: «за тебя есть кому думать»)? При этом всем есть друг до друга дело: не дать никому быть счастливыми.

В 1934 году итальянский журналист и писатель Коррадо Альваро посетил Советский Союз и написал серию репортажей для газеты «La Stampa», в 1943 году вышедшую отдельной книгой. На обложке русского издания — репродукция «Жницы» Казимира Малевича. Выбор точен, как никогда, сталкивая читательские ожидания утопии и катастрофы.
Это очень скорбные наблюдения за бедным и блеклым советским бытом, угнетающими страхом и голодом, подозрительностью и ненавистью к иностранцам и выставлением напоказ, когда ненавистным буржуям предоставляют хорошие гостиницы и машины, а своих граждан гонят взашей. Альваро оценивает социальные и экономические преобразования, дающиеся не чуть не менее легко, чем потом в войну, и выводы его неутешительны: техника фетишизируется, а эффективность труда не повышается, так как никто не хочет обучать работников, но все верят, что достаточно купить за границей тот или иной станок; силами женщин строится некий новый (примем риторику советской власти) мир, но жизнь этих самых женщин разрушена. В то же время общество увлечено театрами. Альваро подозревает, что все дело не в большевиках даже, а в вековечном характере здешних людей, никогда не знавших и даже не оценивших индивидуализм, свободу и милосердие.
Он писал: «Мне, право, трудно понять, что такая богатая страна, как Россия, являющаяся шестой частью мира, не имеет в достаточном количестве масла и мыла, чтобы обеспечить своих граждан, лишая их возможности расплачиваться за товары той самой монетой, какую они получают за свой труд». И нам не понятно.
Может, мы бы хотели списать все на духовность и душевность, но Альваро уже уловил этой настрой русского человека: «Эта совокупность грязи и формальной гигиены является характерной особенностью новой России, где кусок мыла все еще обходится в половину дневного заработка. При этом рабочие рассуждают об архитектуре, театре, литературе, кино, живописи и периодически подвергаются различным опросам».
Альваровские описания России 1930-х поразительны:
«На стенах проступает старая краска с ее розоватыми и нежно-зелеными тонами; стекла сплошь и рядом повыбиты, двери наперекосяк и в заплатах, как старые обноски, а в грязных обшарпанных подъездах следы совместного скученного проживания разношерстных обитателей. В то же время дома кажутся нежилыми, поскольку люди, устав от склок и тесноты, предпочитают проводить время в парках, театрах, кино. Вот почему в хорошую погоду жизнь москвичей, как и всех россиян, проходит на улице или в общественных заведениях. На подоконниках горшки с пышными растениями, скрашивающие жизнь того, кто глядит изнутри на мир сквозь грязные стекла. Из полуподвальных помещений слышны голоса жильцов, и если заглянуть в вровень с землей окошки, увидишь кровати, одна к другой впритык, и какую-то женщину, осторожно натягивающую чулок на ногу. Вдоль тротуара на равном расстоянии расставлены цилиндрические железные урны, прикрепленные проволокой к стенам домов; обычно в них роется какой-нибудь подросток или, зажав одну ноздрю пальцем, сморкается прохожий. Поначалу такая картина для меня была столь нова, что я тщетно старался сравнить ее с уже увиденным однажды в одной из стран после окончания войны или землетрясения, а может быть с неким захолустьем на Востоке. Вся эта убогость существования почти обрела колорит античности, а беспорядок выглядит как нечто незыблемое, вроде потока застывшей лавы, вызвавшего разрушения много лет назад. Каковы были традиционные привычки и каковы теперь новые, установить трудно. Короче говоря, никак не отделаться от ощущения, что речь идет о стране без истории или стране, целиком отвергнувшей свою историю.
Москва пестрит красными флагами и транспарантами с призывами. Под стать ей москвички. Непринужденно щеголяющие в алых кофточках и косынках. Красный цвет высвечивает мусор, пыль, грязь. «Мы должны…», «Мы хотим…», «Догнать и перегнать…», «Свобода Тельману!», «Будем достойны…», «Идти в ногу с индустриализацией!» Повсюду видны эти кричащие лозунги: от неказистого магазина до промышленного предприятия; о них трубит радио через громкоговорители, установленные у входа в кинотеатры и на площадях: «Товарищи!…» Призывы взывают с заборов, стен полуразрушенных домов, лесов новостроек даже котлована, где возводится станция метро».
Не знаю, что ждал он от своей поездки. Где-то в середине книги он прозревает: «… мучения народа становится как бы его привилегией». Только так и получается часто объяснить себе историю своей страны.