Книги и библиотеки

На днях был случай поговорить про Чехова. Каждый второй начинал словами: «Чехова я не люблю». Некоторые не поскупились на объяснения, почему он им так не мил. Правда, причины были всё больше скучные, житейские: обижал приятеля-художника, плохо вёл себя с девушками. Не знаю, мелко как-то. Глупо не любить Чехова за то, за что можно не любить других, гораздо менее талантливых мужчин, правда? И пусть сама я тоже начала с признания в нелюбви к Чехову, но в конце мероприятия мне уже хотелось его защитить и — как знать? — может быть, пересмотреть своё отношение. Скажу сразу — не получилось.

Я даже его перечитала.  Мне и сегодня скорее нравится «Черный монах» (я вообще ценю такого Чехова и жалею, что он мало написал страшного). Меня трогает «Степь», хотя какая-то она всё равно неорганичная для этого автора. Ненастоящий это Чехов. А настоящий — «Попрыгунья», «Ариадна», «Ионыч» и прочее про современную ему пошлую действительность. Или вот еще  «Володя большой и Володя маленький». Давно мне не было настолько гадко после чтения такого бесспорно талантливого художественного произведения. Скажете — именно этого результата Чехов и добивался? Чтобы было гадко, чтобы каждый задумался, захотел изменить свою жизнь и т.д. Так ведь по факту прочтения понимаешь только то, что ничего не изменить. Так и будешь барахтаться в отведенной тебе лужице. На все твои благие порывы и попытки осмысления всегда найдётся кто-то, кто скажет тебе по-доброму: «Отчего это  вам  так  вдруг  науки  захотелось?  А,  может,  хотите конституции? Или, может, севрюжины с хреном?» Сам Антон Павлович при этом будет сидеть в кресле неподалеку и с улыбкой всезнания высматривать, что же в тебе самое смешное — «новый  удивительный  капот  сиреневого  цвета» или такие неуместные в монашеской келье жалобы на невыносимые страдания.

Но, может быть, у вас по-другому? И вам удается, читая Чехова, быть по одну сторону с автором? Мне — нет. Мне не то чтобы жалко его жалких героев, грезящих какой-то невероятной жизнью лет через 50, сочиняющих никчемные романы, устраивающих истерики на ровном месте, толстеющих, стареющих, сдающихся. Я просто понимаю, что жалок и ничтожен будет любой, на кого посмотрят вот так. Чехов никому — ни человеку, ни вещи — не дает шанса сохранить достоинство. Сам же умудряется остаться весь в белом и в стерильных перчатках. И все-таки, будем справедливы: как человек доктор Чехов был лучше, чем можно предположить по его неподражаемой писательской манере. Не слишком любя людей, он всю жизнь им помогал, лечил и учил, построил три школы, обустроил два имения. И даже если бы от писателя Чехова остался только один тот рассказ, в котором мужчина, расставшись с любимой женщиной навсегда, садится в соседнем пустом купе и плачет… Даже одно это, по-моему, должно бы удерживать от поспешных умозаключений об общей «мерзопакостности» чеховской натуры.