Телезрителям о читателях
Когда я сегодня вечером решила написать о первом дне конференции «Современный читатель: эволюция или мутация?» (10-11 ноября, РНБ), сосед по квартире включил телевизор. Шоу называется «Шесть кадров». Через один-два эпизода — истории про писательство и читателей.
«Сейф стоял посередине комнаты и притягивал меня. Чтобы справиться со своим вожделением, я решил его вскрыть», — вдохновенно пишет «явку с повинной» вор в отделении милиции. «Наркодилеры и мошенники пишут романы. У нас в тюрьме главное хобби — написание книг», — вспоминаю цитаты из доклада Дмитрия Константиновича Равинского (о литературе, написанной заключенными-афроамериканцами о нелегкой гангстерской, уличной жизни и ставшей настолько популярной у нечитавшего прежде афроамериканского населения, что сам этот факт обернулся вызовом миссии американских библиотек).
А вот приходит мужчина в книжный и просит продать ему роман — очень советовали! — но помнит только, что в названии были слова «кровь» и «месть». Продавец снимает с полок «Месть на крови», «Месть за кровь», «Кровавую месть» и т. п. Несколько растерянный покупатель припоминает перипетии сюжета: «… мужик попадает на зону … обокрал картинную галерею … спрыгнул с самолета без парашюта и жив остался». «Спрыгнул с самолета и жив остался?» — продавец убирает один из томов. — «Остальные точно подходят». «Тогда я возьму этот, с рыцарем на обложке, — берет наугад свою книгу удивленный читатель. — А там точно есть про самолет?» Вспоминаю доклад Натальи Борисовны Лезуновой о современном книжном рынке Петербурга (за чаем она сгустила краски и рассказывала об обнаруженных в магазинах книгах: одинаковые тексты, но разные обложки, названия и имена авторов).
Или вот девушка выбирает книгу, продавец подносит зеркало: «Лучше эту книжку взять… она словно создана для вас… стильно… и еще вот эту пестренькую». К голубому костюму подходит! Как и к докладу Анны Сергеевны Степановой, сопоставившей четыре негативные стратегии жертв футурошока, о чем писал Тоффлер (стать «маленьким человеком» или специалистом, все подвергать ревизии или упрощать), и стратегии современного читателя в сопротивлении лавине современной книгоиздательской продукции (в год около 100 тысяч названий только по-русски, как-никак, учитывая «Месть без крови» и «Бескровную месть»). Я поняла, почему меня тянет то на труды по истории искусства, то на книги про Борна.
Вот ведь как: ученые дамы и мужи заседают на конференциях, а нечитатели, те, что берут в руки только книги по цветоводству и читают журналы о телепрограмме, не считая это чтением, смотрят телевизор и из него узнают, что что-то неладно с нашим книгоизданием, с литературой и чтением. Почему-то меня это и веселит, и обнадеживает. Или все совсем плохо?