Книги и библиотеки

Бывает, что писатель остается в истории автором единственной книги. Иногда потому, что он только ее, единственную, и написал. Классический пример — «Унесенные ветром». С другой стороны, вот Колин Маккалоу: написала-то она много, но кто знает какие-то еще ее книги, кроме «Поющих в терновнике»? Или случай «Овода» и Этель Лилиан Войнич. Наверное, у вас есть свои примеры. Оставаясь в поле женской литературы, но переходя на пару уровней повыше, напомню еще про Маргерит Юрсенар. Первую женщину, между прочим, которая стала членом Французской академии. Самой — и заслуженно — известной ее книге, «Воспоминаниям Адриана», в этом году исполняется 60 лет, она всё такая же умная, свежая, живая. Чего не скажешь ни про суховатые изысканные новеллы, ни про «Алексиса», который некогда вызвал даже что-то вроде скандала.

Или вот еще один роман, в свое время несказанно поразивший публику. «Наоборот» Ж.-К.Гюисманса (1884; последнее русское издание — М.: FreeFly, 2005) — это именно та книга, которая околдовала Дориана Грея, а также его создателя и еще массу всяческого народа. Не единственная, но самая знаменитая книга этого необычного французского писателя. Ее называют и «кораном декаданса», и «священной книгой денди». Герцог Жан, нервный отпрыск угасшего рода дез Эссентов, продает фамильный замок, прерывает все связи с опостылевшим обществом и уединяется в доме неподалеку от Парижа. Он обустраивает его согласно своим изощренным вкусам. Он оставляет при себе только чету старых слуг, договаривается о системе условных знаков, чтобы лишний раз не пересекаться. «Тем не менее, поскольку старухе приходилось временами, по дороге за дровами в сарай, проходить у него под окнами, он, чтобы смягчить ее силуэт в оконных витражах, заказал ей платье из фламандского фая, с белым чепцом и черным, широким и низким капюшоном, какой до сих пор еще носят гентские монахини» .

Дез Эссент смакует стихи Бодлера и прозу латинских, известных только ему, авторов. Он собирает оранжерею цветов-чудовищ, сочиняет новый аромат, грезит и болеет, лелеет свои прихоти и фобии, ищет созвучия вкусов и звуков. «Сухой кюрасао, к примеру, походит на бархатистый суховатый кларнет. Кюммель отдает гнусавостью гобоя». И так далее. Однажды он понимает, что его светлому ковру необходим какой-то движущийся предмет. Но черепаха оказывается слишком темной и скучной для ковра, и он распоряжается, во-первых, позолотить ей панцирь, а, во-вторых, украсить тщательно подобранными драгоценными камнями. Не все его эксперименты одинаково невинны, но в целом, во временной и культурной перспективе, всё это выглядит и красиво, и почти трогательно. Тем не менее, я очень понимаю потрясение современников, которые буквально пьянели от этой книги. Она как будто еще настоялась, загустела, ноты иронии и печали (возможно, усиленные современным переводом) придают ей какую-то особую терпкость.

Потому что, по-моему, она не столько о причудах испорченного денди. Она об одиночестве. Ее даже можно бы назвать пособием по обживанию одиночества — столько здесь каких-то тонких приемов, изящных мелочей. Ну да, скажете вы, с такими-то деньгами можно украсить свой одинокий быт. Деньги, конечно, очень важны, но воображение оказывается даже важнее. Однажды принципиальный домосед дез Эссент совсем уже решается на путешествие в Англию, проходит через все предотъездные хлопоты, ужинает в таверне, предвкушает, набирается впечатлений — и, когда уже пора ехать на вокзал, с облегчением и радостью, со всеми своими чемоданами, возвращается домой. Он уверен, что «путешествие бесполезно, что воображение всегда полнее и выше любых проявлений грубой реальности». Что природа отжила своё и должна безропотно уступить место искусству. Рискованные парадоксы дез Эссента все еще удивляют, а его парадоксальный опыт не кажется неосуществимым — тем более нам-то, с нашим Интернетом, — и даже как-то вдохновляет… Но нет, красивая утопия опять не складывается. И одиночество, желанное, добровольное, комфортное и предельно эстетизированное, — оно все-таки оказывается мучительным и невозможным. Человек все еще один не может. Даже если именно одиночество кажется ему самым естественным и приятным состоянием.