Книги и библиотеки

Осенью в Библиотеке им. В. Г. Белинского продолжат работу два клуба для любителей комикса, а Библиотека Главы города проведет фестиваль комикса. Порой мне хочется нарисовать свою историю: о таксисте, что упорно проезжает нужный поворот и кружит по Киеву мимо ореховых и абрикосовых деревьев, о человеке, безуспешно пытающемся навести порядок на рабочем столе, перекладывая с места на место бумаги, игрушечных солдатиков, театральные билетики, отвертки, книги. Такие истории удовлетворяют моему чувству смешного, но не двигаются дальше экспозиции героев. Во всех виденных мной комиксах, а также экранизациях комиксов и манги интрига визуальных историй как правило зиждилась на визуальных и повествовательных клише: например, если герои не будут гримасничать, их эмоции не будут читаемы так, как требует жанр. Чтобы создавать комиксы, стоило бы усвоить правила.

Наконец я собралась и прочитала на пляже книгу «Русский комикс», выпущенную в прошлом году издательством «Новое литературное обозрение».

Русский комикс : сборник статей / сост. Ю. Александров, А. Барзах. — М. : Новое литературное обозрение, 2010. — 352 с. : ил. Номер книги в библиотеке — С 2307920-КХ.

Читая затем украинский сатирический журнал «Перець», в нескольких выпусках 1953-1954 годов встретила карикатуры про комиксы, вроде этой:

Художник В. Григорьев. Кем быть?
Журнал «Перець». №14 за 1954 год.
Легенда в переводе с украинского: «В Соединеных Штатах Америки издают для детей миллионными тиражами так называемые «комиксы» — книжки про убийства, садизм, распутство, про гангстеров и наркоманов».

В конце 1960-х журнал стал регулярно публиковать коротенькие комиксы на детской страничке. Заимствуя язык историй в картинках, авторы забыли, что прежде воспринимали его как язык пособий по воспитанию малолетних убийц. Так или иначе присутствуя в нашем культурном поле (я пока не смотрела русскоязычный «Крокодил» так пристально, поэтому могу сослаться лишь на украинский советский журнал), комикс десятилетиями воспринимается как жанр чужой и никогда не исследуется. Авторы сборника «Русский комикс» датируют его появление в России 1898 годом и ставят целью утвердить комикс в России как значимый жанр.

Первая книга о русском комиксе — исследование специфическое. В прошлом году в Третьяковской галерее проходила выставка, посвященная журналу «Веселые картинки», представлявшая вариант «первого русского комикса». В книге же журнал, кажется, даже не упомянут. Авторы смотрят и мимо современного российского комикса. Мимо истории и инвентаризации (от сборника, даже созданного по следам выставки, вероятно, не стоило и ждать подобного). Они имеют дело с неким искусством комикса, которое нуждается в оправдании: публика не принимает его как серьезное, и книга убеждает в серьезности комикса как культурного явления. Говорит о специфическом комиксном времени, о дискретности восприятия человеком реальности, о свободе восприятия и понимания реальности, следы которой застывают в комиксе яркими картинками, о Хармсе как комиксисте, о тюремной татуировке и диафильмах, о художниках ленинградского объединения «Боевой карандаш» и художниках детских журналов «Ёж» и «Чиж», о Юрии Васнецове, Льве Юдине, Николае Радлове, Брониславе Малаховском, инструкциях в картинках, выстраивая некую «ленинградскую» историю комикса в попытке апологии и поисках русской специфики. Это книга не о комиксе в России, а о комиксе, который мог бы родиться из русского миропонимания, из традиций высокой русской визуальной культуры, о примерах такого его бытования. Один из составителей сборника Юрий Александров четко выразил замысел, сославшись на Ивана Чечота: в книге предпринята попытка рассмотреть «русский комикс как модель мира» (C. 8).
В книге больше философии и психологии, и вне поля зрения оказываются социология чтения и иконографические исследования, отчего испытываешь неловкость: вспоминаешь реальные комиксы для детей и взрослых (итак, герои обкурились и попадают в фантастический лес; или вот: сидит молоденькая учительница в школьном туалете, а туда врывается хулиган-ученик; а вот еще, про чернокожего парня, что намеренно прострелил себе ногу на войне, был комиссован и занимается проституцией), а читаешь о лубках, житийных иконах и Илье Кабакове. Можно ли представить, что русский комикс был и будет изысканнее любого другого?

Мария Осорина в статье «Рисованные истории в изобразительном творчестве детей и их зрительном опыте» пишет: «… обучение пониманию смысла последовательности картинок рисованных историй — это очень важное дело» (С. 140). Дискретность визуального языка и повествовательной манеры комикса необходимо уметь «не замечать», преодолевать, побеждать. Видимому миру надо уметь доверять, чтобы его читать. Апология вместо истории, возможно, как раз следствие недоверия миру, отстраненности от него, которое свойственно русской культуре: создавая апологию, можно иметь дело с идеальной моделью жанра.

В несколько игровом оформлении сборника найден некий компромисс между европейской и восточной традициями чтения текста, выражено представление о свободе конструирования реальности в комиксе. Свобода эта обнаруживается авторами сборника и в морали историй, и в рисовании. Читатель же обнаружит в таком понимании освобождающей от всяких тотальных норм энергии жанра веру в его перспективы. Русский комикс пока еще — это русский читатель.

На днях, кстати, екатеринбургский телеканал АТН снимал репортаж о русском комиксе (можно поискать его здесь). Мы все еще грезим о перспективах, не зная истории и живя конкурсами и выставками. Сняли со мной несколько дублей, пока я четко сказала: хотите читать русские комиксы, поищите их в книжных магазинах. Можно бы было добавить: хотите узнать историю русского комикса, напишите ее сами.