Книги и библиотеки

Наверное, вы читали статьи о Екатеринбурге в «Русском Репортере» или журнале «Афиша». В чистом поле — три богатыря. Возможно, такой поворот неизбежен в небольшом очерке о жизни большого города. Но он же множится и в самоописаниях. Например, в рейтинге художников журнала «Выбирай» №21 за 2011 год. Откуда берется после чтения всех этих текстов чувство разрыва каких-либо связей между поколениями, жителями разных домов, кварталов, юристами, врачами, водителями трамваев? Или это атавизмы роста в стране СССР, в XX веке, с его массовыми культурами?

В рейтинге местное искусство представляют художники, работавшие главным образом на улице, как раз там, где очень разные люди ходят. Интервью с одним из них ниже. Беседовали мы в конце августа.

КОГДА ХОЧЕТСЯ ГОВОРИТЬ: Слава PTRK

Слава PTRK. Портрет Эми Уайнхаус на ВИЗ-бульваре. Лето 2010 года
Фотография предоставлена Славой PTRK

Уличное искусство воспринимают как своеобразное медиа, а екатеринбургский художник Слава PTRK с его выбором героев работает, как газетный карикатурист в давние времена. Доктор Хаус, Владимир Путин, Эми Уайнхаус, Ленин, человек, потерявший целостность, собираемый из фрагментов информационных потоков, — персонажи его произведений. Все они создают образы реальности, где-то между телевидением, блогами и банальной, повседневной жизнью. И где-то там обнаружить себя может почти каждый.

— Я изучала историю искусства, знала о граффити, художниках вроде Баскиа и Бэнкси, но впервые на трафаретные изображения на стенах домов обратила внимание в Одессе в середине 2000-х. Мне тогда все это понравилось, потому что это были для меня загадочные знаки, послания городу. Хотелось понять, можно ли их читать, как они связаны со структурой города. Потом огромное количество такого рода изображений стало появляться в Екатеринбурге. Как вы работаете с городским пространством, как выбираете места, связываете картинки и город?

— Для меня очень важно расположение рисунка. Мне не интересно рисовать дома, а на улице я всегда выбираю места максимально людные, с максимальной проходимостью. Чем больше людей ходит, тем больше людей увидит мой рисунок, тем лучше. Плюс, в контекст вписываю, как с «Кириллом».

— Но когда вы множите изображения, зачем вы это делаете?

— Трафарет на то и рассчитан, чтобы его несколько раз рисовать.

— Зачем?

— Просто ты множишь свое искусство. Ты можешь дублировать свое изображение много раз, и это никак не привязывается к конкретным местам.

— Но зачем? Это напоминает магазинную расстановку товара. Чем больше пива или коробок пельменей выставишь, тем больше купят.

— Больше раз нарисуешь – больше людей увидит. Но я так не делаю, больше двух раз одно изображение не наношу. Не ставлю себе цели сделать много одинаковых рисунков.

— Вы не очень продуктивны.

— Да, есть такое дело. У меня такой темперамент: долго собираюсь, долго разгоняюсь, прежде чем начать делать. Могу делать одну работу в месяц, могу сделать две за ночь.

— Как вообще стали заниматься уличным искусством?

— Первый раз взял баллон в руки в 15 лет. Рисовал с переменным успехом около трех лет. Но потом забросил это дело, потому что пришло разочарование: ты просто пишешь свое имя, а это ничего, кроме эгоизма, не несет. После этого три года ничем не занимался, в прошлом году в начале сезона снова вышел на улицу. Один мой друг занимается трафаретами, я посмотрел, что он делает, и подумал, вот же интересная форма общения с публикой, с прохожими.

— Интересно, что бы вас заставило всю эту работу прекратить.

— Да, я думал о том, что я бы перестал заниматься, если бы у меня было очень много денег. Если бы я был богатым сынком, скорее всего, я бы все свое свободное время проводил в удовольствиях, по клубам кутил и так далее. У меня не было бы много времени, чтобы уличным искусством заниматься.

— А сейчас на клубы просто денег не хватает?

— На клубы хватает, но дело ведь не только в них. Когда у тебя больше денег – у тебя больше свободы, больше вариантов проведения досуга, и искусство не обязательно может попадать в этот список.

— Я когда ваши работы видела, думала, что вам свойственна социальная ответственность.

— Какая социальная ответственность?

— Кажется, что ваши работы — попытка осмыслить происходящее вокруг и как-то изменить. По-моему, это и есть ответственность. А вы тут говорите, что будь у вас деньги…

— Это правда. Я бы другим занимался. Но это не имеет значения. Деньги могли бы помешать мне начать то, чем я сейчас занимаюсь, потому что выбора, чем заняться, было бы больше, и не факт, что я обратил бы свой внимание именно на стрит-арт.

— Хорошо, а если бы я сейчас дала вам много-много денег? Все бы бросили?

— Сейчас уже нет. По мере того, как мое финансовое положение улучшается, я наоборот вкладываю все больше денег в свое хобби. А про социальную ответственность… С одной стороны, ты рисуешь на улице не для себя. Если бы рисовал для себя, рисовал бы дома. Когда рисуешь на улице, рисуешь для других. С другой стороны, любой рисунок на улице, как и любое произведение искусства — это обращение внутрь себя. Каждым рисунком в себе какие-то грани открываешь.

— Чувствуете себя художником? Я вот придерживаюсь мысли, что современный человек стремится избегать четких идентификаций.

— Да, я представляюсь уличным художником.

— Когда вы для себя это решили? Когда вернулись в прошлом году на улицу?

— Это же не какое-то звание, которое ты должен подтверждать или заслужить. Как только ты выходишь на улицу, ты становишься уличным художником.

— Важны для вас дружеские и рабочие связи? Важно для уличного художника быть вписанным в среду?

— У нас есть те, кто рисует трафареты; есть те, кто занимается искусством с большой буквы и участвует в разных выставках, есть граффитчики. В среду граффитчиков я не вписан и не пытаюсь, потому что мне не близка их идеология, их образ жизни, их образ мыслей и так далее. К галерейным художникам я тоже вряд ли могу себя причислить. Какой-то особой тусовки среди тех, кто занимается уличным искусством, нет. У нас в городе есть только я и Тима. Мы автономные единицы, просто общаемся друг с другом и все.

— А вам нужна такая среда?

— Даже не знаю. Я сейчас работаю в таком месте, где есть единомышленники, которые понимают то, чем я занимаюсь. От них я получаю достаточно поддержки в своих начинаниях, так что достаточно общения. В городе сейчас формируется понемногу стрит-арт сцена. Пока, правда, все достаточно вяло идет. Но стрит-арт должен сам рождаться из низов.

— Однако при этом вы работает в организации, что делает фестиваль уличного искусства «Стенография».

— Мы ставим своей целью продвижение екатеринбургского стрит-арта как бренда, но при этом мы не проводим школы юного граффитчика, мастер-классы, что-то подобное. Возможно, стоило бы проводить.

— Если бы не было поддержки, не было фестиваля «Стенография», где вы можете работать и как куратор, если бы вы чувствовали сопротивление среды, может, это было бы более продуктивно? Жить энергией сопротивления?

— Уличное искусство отличается от граффити, которое зарождалось как протестное движение в 70-х годах. Стрит-арт не зарождался как протест, а, скорее, отталкивался от мысли делать что-то прекрасное, нести на улицы что-то красивое, или же нести на улицы свои идеи. Лично у меня нет особых бунтарских амбиций, нет ощущения, что я ломаю систему и так далее. Многие граффитчики считают, что если они рисуют на стенах, на которых нельзя рисовать, то они как бы борются с системой, что они бунтари. У меня такого нет. Я стараюсь более зрело к этому вопросу подходить.

— А изображение головы патриарха как копилки напротив храма?

— Я не пытаюсь бороться с системой. Меня уже спрашивал журналист из JustMedia, зачем я это делаю, я ему сказал, что кто-то пишет статьи, кто-то пишет музыку, а я рисую на стенах. Если я имею четко сформированное мнение по какому-то вопросу, я его доношу в такой форме.

— Изображение патриарха вы несколько раз восстанавливали. Его закрасят, вы снова рисуете. Любимый мой вопрос: зачем?

— Это было дело принципа.

— Что это за дело такое? Вы верите в Бога?

— Нет, я атеист.

— Боретесь с церковью?

— Я ни с кем не борюсь, я пытаюсь сказать, как оно есть. Я же не наезжаю на саму религию, я наезжаю на РПЦ.

— Знаете, что в православных газетах пишут? «Кому Церковь не мать, тому Бог не отец». Все думаю, что знаю людей, которые бы вас на порог не пустили после такой росписи.

— Просто люди почему-то думают, что если я сделал карикатуру на патриарха Кирилла, то значит я наплевал всем христианам в душу. Но я их не оскорблял. Религия вообще не задета. Кирилл — это не религия, он ведь не Бог.

— Для воцерковленного человека это не так.

— Я понимаю, что там особая структура сознания.

— Вы так настойчиво воспроизводите это изображение. Вы на болезненное для общества поле вступаете. Верите, что рисунки в городской среде меняют окружающее пространство, людей меняют?

— У нас на стенах очень мало высказываний. Обычно это граффити-шрифты, которые пропагандируют свое имя. У нас практически нет полноценных граффити-высказываний, с идеей.

— Наоборот, кажется, что пространство города уже идеологически перенасыщено.

— Оно молчит на самом деле. Оно перенасыщено визуально именами и граффити. Это такой городской пустой шум. Люди из субкультуры пишут тэги, подписи ставят, чтобы такие, как они, их прочитали. Для человека, который вне этой системы, это ничего не говорит. Граффитчики общаются между собой.

— Вы хотите говорить с другими.

— Иногда возникает такая потребность.

— Герои самых известных ваших работ – известные люди, общезначимые маски. Что вам эти люди, насколько они определяют вашу жизнь?

— Да я на самом деле просто стараюсь выбирать актуальные темы. В последнее время я понял, что очень важно именно то, как рисунок вписан в контекст сегодняшнего дня.

— Как к рекламе относитесь?

— Хорошо. Я работаю в этой сфере.

— Визуальную насыщенность городской среды более, чем граффити, создает реклама. Вы очень метко говорили про визуальный шум на улице.

— Я не воспринимаю всерьез все эти однослойные рекламные трафареты, баннеры. К тому же художникам тоже хочется есть. Зачем идти грузчиком, если можно зарабатывать деньги тем, что хорошо получается.

— Предлагаете, по-моему, тип раздвоенного существования личности. Представьте преподавателя университета, за деньги пишущего контрольные и дипломные работы за студентов.

— Может, для преподавателя это будет нарушением его этических норм. Но если мне что-то заказывают за деньги, у меня не возникает внутреннего противоречия между тем, что я делаю нелегально, и тем, что я делаю за деньги.

— А если вас решит нанять РПЦ?

— Не до такой степени.

— В Перми вы повторили свою работу про Путина, но не на улице, а в выставочном пространстве. Понравилось участвовать в выставке?

— С галерейным пространством у меня пока отношения не сложились. Это был единственный прецедент.

— Не зовут или не хотите?

— Для меня, как для любого художника, заманчивая цель — персональная выставка, но у меня нет архива работ, которые можно выставить. Съездив в Пермь на «Живую Пермь», я понял, что галерея — особое пространство. Если ты туда попал, ты можешь любое фуфло нарисовать и выставить. Люди придут и посмотрят. Аннотацию прочитают и задумаются, что, наверно, это что-то интересное, концептуальное. А если на стене говно нарисовал, люди просто пройдут мимо, они на твое искусство не подписывались, за билет не платили. На улице конкуренция больше, выживать на улице сложнее. Галерея дает возможность делать очень сложные инсталляции, галерея, как теплица. На улице все могут сломать и закрасить.

— Для вас трафареты — это явление молодежной культуры или культуры взрослой?

— Молодежное явление. Я просто не воспринимаю трафарет как образ жизни, как стиль мышления. Это способ работы, стиль работы. Я потом буду чем-то другим заниматься.

— Когда вы в 15 лет вышли на улицу, вам было что сказать?

— В таком возрасте опасно давать человеку в руки баллончик, он не знает, что сказать, а раз он не знает, что сказать своим ртом, то вряд ли он что-то хорошее «скажет» своей рукой.

— Это вы с позиции умудренного опытом парня говорите. Но ведь не жалеете, что подростком занимались граффити?

— Из-за этого все стены расписаны тэгами. Но если не давать подросткам в руки баллончики, то не будет в будущем великих уличных художников. По-моему, надо учить думать людей, а не рисовать.
Мне рассказывал Костя САМ, как он рисовал в ЦКПиО на фестивале, и к нему подходили люди, просили дать им порисовать. Он им говорил: «Вот баллончик, вот стена, рисуйте». А они просто стояли и не знали, что рисовать. Для меня это потрясением было — людям дают свободу самовыражения, способ высказывания, говорят, как это сделать, а они настолько в себе замкнуты, настолько не развито их самосознание, что они не могут ничего сказать.

— Может, их сама ситуация, сама стена пугает?

— Чистая стена, как и чистый лист, пугает, конечно. Но до этого я имел опыт рисования с детьми: даешь им баллончик, они всегда знают, что написать. А тут взрослому человеку даешь баллон, а он не знает, что им написать или нарисовать. Он не может ничего сказать, даже ничего плохого. Он чувствует ответственность.

— Да. Разве это не по-взрослому?

— Да, просто меня поразило, как люди не готовы к этой ответственности.

— Может, это нормально. Мы же не с психотерапией имеем дело. Ответственность за свои слова – это неплохо. Думаю, я бы тоже в ступор впала.

— Люди думают, что если написал на стене, это никуда не денется, поэтому люди стоят и думают, что же такое написать. Надо что-то хорошее написать, нарисовать, а это оказывается сложно. Это я к тому, как вообще может развиваться уличная культура в такой среде, когда люди даже свое имя на стене боятся написать, потому что оно здесь останется. Хотя, вот с именами как раз ситуация у нас противоположная. Но дальше имени или слова из трех букв дело все равно не уходит.

— Тогда тот, кто решается, оказывается в ситуации, где этот его жест, его рисование на улице, что-то значит и для других. Если бы все так легко могли подходить к стенам и рисовать, то эти действия меньше бы значили.

— Возможно. Но чем шире этот круг потенциальных высказывателей, уличных ораторов, тем больше шансов, что один из них, пусть один из ста, сделает что-то действительно стоящее.

Метки: интервью, стрит-арт