Книги и библиотеки

Продолжу путешествие по выставке «Улица читает сама себя». Весной 2011 года Тимофей Радя в содружестве с Сергеем Клещевым на одном из билбордов в Екатеринбурге сделали надпись «Мы молоды».

«Мы молоды, еще очень молоды», — писал в 1880-е годы Иван Аксаков о русском обществе. Хотя послание баннера «Мы молоды», сделанного Тимофеем Радей, не вырастает из этого и прочих текстов напрямую, оно читается как девиз поколения, укорененный в определенной культурной и литературной традициях. Текст баннера вызывает в памяти популярные песни «Как молоды мы были» на слова Николая Добронравова (1975) или «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли» на стихи Юнны Мориц (1968) и стихотворения, в которых образ молодости сопряжен с социально-политической или жизненной активностью. В русской литературе есть и иная традиция: в стихотворения Ивана Бунина и Марины Цветаевой. Но тут развертывается другая цепь ассоциаций.
Римма Казакова в стихотворении «Мы молоды. У нас чулки со штопками»:

От лет летящих никуда не денешься,
но не изменим первым «да» и «нет».
И пусть луны сияющая денежка
останется дороже всех монет.

Жизнь — наковальня. Поднимайте молоты!
На молодости — главные дела.
Мы молоды. Мы будем вечно молодо
смотреться в реки, в книги, в зеркала…

Ольга Берггольц в 1940:

Не уйти, не раздать, не избыть
этот гнет молодого томленья,
это грозное чувство судьбы,
так похожее на вдохновенье.
Сергей Обрадович в 1926:
Старье на слом. И на порог
Шагает век таким разгулом,
Как будто б не было дорог
Томительных и плеч сутулых.

Наконец, Маяковский, автор, Тимофею Раде близкий, писал в «Секрете молодости»:

Мало
быть
восемнадцати лет.
Молодые —
это те,
кто бойцовым
рядам поределым
скажет
именем
всех детей:
«Мы
земную жизнь переделаем!»

Этот текст — «Мы молоды» — опредмечен. Это никак не связано со шрифтовым решением (которое можно было бы счесть не столько выражающим образ молодости, сколько инфантильности). Текст помещен на билборд и, тем самым, в определенное пространство. На его восприятие влияет и ряд литературных ассоциаций, читательский опыт наблюдателя, и более непосредственное переживание текста как девиза, читаемого на фоне городского пейзажа. Даже то, что поле билборда оказывается заполненным не до конца. Мне сам снимок работы напоминает о картинах Эрика Булатова: девиз схож с венчающим пейзаж, замыкающим горизонт лозунгом. Однако текст реального города сложнее аналитически препарированного ландшафта концептуалистских картин, что делает возможным гораздо большее количество интертекстуальных связей, а сам текст-объект превращает скорее в скульптуру в среде, чем замещающий все идеологический текст.
Это не делает произведение Тимофея Ради более сложным, чем, например, картины Эрика Булатова; вовсе нет. Скорее, оно «сложно» настолько, насколько «сложен» его читатель-зритель, но попутно эта работа сделана для города, для каждого прохожего и легко может быть не опознана как «художественное высказывание», как род «городской литературы».