Генис А. А. Американская азбука
г.Екатеринбург, Библиотека им. В.Г.Белинского
В кратком предисловии к своей «Американской азбуке» Генис пишет, что выбранная им алфавитная организация пространства книги вызвана, в частности, была тем, что он пытался избежать «энциклопедической занудности» и «безответственного импрессионизма» – ведь путевые заметки (чем, в сущности, эта книга является) часто располагаются именно между этими двумя крайностями. Жанр словаря же загоняет автора в очень жесткие рамки, единственную структуру, которая позволяет «свободные наблюдения и необязательные выводы» укротить.
Всё верно: по форме и по идее эти собранные здесь вместе эссе – вроде бы этакие энциклопедические статьи, или даже — путеводитель со строгими экскурсоводческими интонациями; но внутренне, по ощущениям, возникающим почти с первых прочтенных строчек, тексты эти вызывают смутную ассоциацию скорее со сборником стихов.
Да что там, вот даже чисто на слух и графически это — стихи: разбив случайную фразу на строчки, визуально вдруг замечаешь ритм, который живёт на каждой странице и заставляет к словам прислушиваться так, как прислушиваешься только к стихам – улавливая в первую очередь их музыку, и потом уже только обращаясь к содержанию.
«К тому же автомобиль
поддерживал личность в борьбе с толпой.
Не давая человеку затеряться среди соседей,
Он исключал его из массы,
чтобы оставить
наедине с собой».
Формулировки, которые Генис выбирает, та структура, которую он придаёт словам внутри фразы – они создают ощущение бесконечно долгой работы, тщательной шлифовки фраз: будто текст перемешивался внутри себя и переделывался так часто, что слова меняли и меняли местами так долго — как части нескладывающейся мозаики – что теперь они встали наконец идеально: контур к контуру.
«Автомобиль, которому Америка во много обязана своей самобытностью, расположен в центре креста, образованного пересечением шоссе с небоскребом».
В какой-то момент ловишь себя на том, что стараешься в начале каждого абзаца набрать воздуха в лёгкие так, чтобы до точки дочитать без остановок, не отвлекаясь, собственно, на дыхание. Так я пробегаю строчки глазами в первый раз, а потом уже перечитываю их медленнее, вспоминая, что за сложностью формулировок должен скрываться какой-то смысл. От этого смысла иногда, забывшись, почти что отмахиваешься — «Я не хочу разбираться, просто дайте мне перечитать эту строчку ещё раз»; настолько осязаемое удовольствие получаешь от той формы, в которую Генис содержание заключает.
За формой же оказывается…
Вот есть предмет. Я вижу: здание, лестницу, улицу, магазин. Генис видит… историю; кажется – всю разом; он ведёт рукой по шершавому камню, из которого сделан фундамент попавшемуся ему на пути дома, и по трещинам, выступам, впадинам – будто читает.
И главное – всё неодушевлённое вокруг вдруг оживает, обретая не историю – биографию:
«Тайная мечта автомобиля – бегство. Машина – дитя приволья, ей не живётся в том индустриальном пейзаже, в который её запирает цивилизация. Затаив обиду, автомобиль отомстил за рабство тем, что убил американские города. Это он размазал Америку по обочинам хайвэя, явив миру образ первой страны, повернутой ни к селу, ни к городу – к пригороду.
Старый свет сумел смирить машину, накинув на неё узду вертикали. «…» В Европе машина как слон в посудной лавке, несовместимость масштабов уродует её черты. В неволе она мельчает и вырождается, забывая свою родную стихию – горизонталь».
Отбираемые Генисом для его алфавита «американские институты» часто приобретают очертания почти что чудовищ —
«Тайное призвание аэропорта в том, чтобы скрыть серьёзность предстоящего перехода. Пассажир, попадая в мягкие, но цепкие лапы аэропорта, постепенно освобождается от всего лишнего. Сперва у него забирают багаж, затем билеты, потом, привязав к креслу, отнимают свободу передвижения и лишают выхода – из самолёта можно толкьо выпасть.
Но главное, самолёт на место детальное – если изучать её из окна поезда – географии подставляет неземной, кубистический пейзаж.
Путешествуюя по воздуху мы, заменив ярды и мили часами и минутами, перемещаемся не в пространстве, а во времени, а значит, движемся не столько к концу пути, сколько просто к концу».
Я открываю книжку наугад – а читать ее можно в любом месте, в любое время, с любой страницы, в любом направлении – и мне хочется раздобыть где-нибудь очки, которые позволяли бы видеть мир так, как видит человек, эту книгу писавший.
Чтобы так: идёшь по улице, надеваешь эти стеклышки, переводишь взгляд на нужный предмет – на какой-нибудь фонарь уличный, на рельсы, на бумажный кораблик – и тот вдруг начинает множиться, сам в себя углубляться, рассыпаться ворохом смыслов, связей, историй, распадаться на слова, на словосочетания, фразы.
«Империя, путая историю с географией, ревнует к пространству. Почта же – способ с ним сквитаться, ибо она, как музыка, нуждается лишь во времени: ни цена, ни скорость доставки письма не зависят от расстояния. Во всяком случае, так было в Британской империи – не случайно именно там изобрели марки.
Почта культивирует «мягкую» связь, достоинство которой – неэффективность, медлительность, ненавязчивость. Телефон застаёт нас врасплох, тогда как письмо смирно ждёт, чтобы мы его открыли или – даже – забыли.
Почте свойственная неброская добродетель — учтивость, которая, исключая недостойную джентельмена торопливость, не требует спонтанного ответа. Как в хорошем детективе, почта замедляет действие перед развязкой. Пожалуй, и тут сказывается её искусство в обращении со временем».
Рецензия Марии Христосенко
Генис А. А. Американская азбука. – Екатеринбург; Санкт-Петербург: Издательство Уральского университета: Летний сад, 2000. – 95 с.
Б2224481-КХ