Когда я хожу пешком, мой путь домой, как я недавно поняла, зависит от того, хочу ли я купить конфеты из халвы или лаваш. Весь этот путь, такой исхоженный, скучный, порой до ненависти, надо пройти быстро-быстро — накупить сластей и оказаться дома. На одной из конференций услышала грустное и точное мнение Вячеслава Глазычева о российских городах как об общежитиях при промышленных предприятиях. Что-то в них несомаштабно прохожему, или сама дорога не годится для прогулок: то каблуки ломаются, то только и остается, что плюхаться в резиновых сапогах.
Сейчас собираются заявки на один из самых старых местных фестивалей современного искусства — «Длинные истории Екатеринбурга». Тема очень книжная — черно-белые пространства. На первом фестивале была такая история — «The Oil Industry Worker», роман на заборе.
Как бы ни были хороши эти расписанные строительные заборы, потом этот длинный ряд картинок заклеивается объявлениями, обрастает глупыми надписями, перемещается, исчезает. И вот я выглядываю из окна своего кабинете и вижу газетные истории о Гагарине (интересно бы узнать, кто-нибудь прочитал эти газеты):
Иду домой — и в спину мне смотрит Маяковский:
Улица с прохожими разговаривает. Но ответом становится какой-то сбой в речи, вандализм.
Является ли этот вандализм ответом на нарушение «чистоты и красоты» художниками, активистами уличного искусства или следствием того, что уличная художественная активность в своей сердцевине — агитационна?
Как на известной картине Решетникова:
Может быть, нет улицы и ее речь не слышна, потому что нет общества?
Метки:
стрит-арт
